Учение о дегуманизации искусства Хосе Ортеги-и-Гассета (7 часть)

Предыдущая статья

Между Ортегой и Бердяевым, однако, существенная разница: в отличие от русского философа, достаточно скептически воспринимавшего новое искусство, испанец не только не отвергал его, но даже теоретически оправдывал и всячески превозносил его. Он писал: «Это искусство привилегированных, искусство утонченной нервной организации, искусство аристократического инстинкта… Ограничиваться воспроизведением реальности, бездумно удваивая ее, не имеет смысла. Миссия искусства — создавать ирреальные горизонты. Чтобы добиться этого, есть только один способ — отрицать нашу реальность, возвышаясь над нею» [6]. Правда, к концу жизни взгляды Ортеги на ценность и возможности модернистских течений становятся все более взвешенными и даже пессимистическими. В одной из последних работ («Веласкес», 1950) он даже характеризует их как «сумерки искусства».

Сам Ортега-и-Гассет определяет семь основных черт нового искусства. Анализируя новый стиль, можно заметить в нем определенные взаимосвязанные тенденции, а именно:

1) тенденцию к дегуманизации искусства;

2) тенденцию избегать живых форм;

3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства;

4) стремление понимать искусство как игру, и только;

5) тяготение к глубокой иронии;

6) тенденции избегать всякой фальши и в этой связи тщательное исполнительское мастерство;

7) искусство, согласно мнению молодых художников, безусловно чуждо какой-либо трансценденции.

Что вкладывает в понятие дегуманизации Ортега?

Вплоть до конца XIX столетия эстетическое удовольствие большинство людей получало от создаваемой произведениями искусства иллюзии жизненности, достоверности воспроизводимых реалий. В пьесах и романах привлекали перипетии человеческих судеб, в живописи — узнаваемость ситуаций, характеров. Пейзажи воспринимались как чудные места для собственных прогулок, а ювелирные или другие художественные изделия — лишь как вещи, которыми неплохо бы попользоваться самим (хотя бы и в воображении).

Следующая статья

Учение о дегуманизации искусства Хосе Ортеги-и Гассета (6 часть)

Предыдущая статья

«Массовая культура» обеспечивает удовлетворение потребностей, вкусов, притязаний и экспансий «массового человека». «Новое искусство» (ему непонятное и чуждое) противостоит этой экспансии. Непопулярность его у масс носит глубинный характер и связано с неспособностью к эстетическому восприятию.

Массы всегда интересовались, а тем паче сейчас интересуются «предметностью в искусстве, а не самим искусством», первым, элементарно интересным слоем изображения, рассказанного (кто изображен … что случилось с Хуаном и Марией … и пр.), а не красотой, не собственно эстетическими элементами. Сопереживание героям, согласно Ортеге, отличается от подлинно художественного наслаждения. Как только публика не узнает привычной для нее истории Хуана и Марии, т.е. эстетические элементы начинают преобладать над привычным восприятием человеческих образов и судеб публика сбита с толку и не знает уже, как быть дальше с пьесой, книгой или картиной.

Искусство должно быть чистым. «Даже если бы чистое искусство оказалось недостижимым, все равно несом­ненна тенденция к очищению его, и приво­дит она постепенно к исключению человече­ских элементов, слишком человеческих (тут Ортега обыгрывает выражение Ницше «Menschliches zu menschliches»), то есть элементов, что доминировали в творчестве романтиков и натуралистов. В процессе очищения может наступить момент, когда содержание, относящееся к человеку, станет столь незаметным, что им вправе будет пренебречь. Тогда будет искусство, понятное только людям с особым даром впечатлительности (чувствительности), — искусство для художников, а не для масс, для касты избранных, а не для серой толпы».

Кто эти избранные люди — художники, те люди, «кто способен замечать чисто художественные ценности»? И что это за дар впечатлительности, чувствительности, восприимчивости (польский переводчик употре­бляет слово «wrazliwosc»), в чем он состоит?

«Этой впечатлительности, — пишет Ортега, — трудно дать определение. В поисках наилучших общих и характеристичных примет мы быстро наталкиваемся на тенденцию дегуманизировать искусство». Подчеркивая факт расщепленности нового искусства на «множество разбегающихся течений», общий его исток Ортега видит в дегуманизации.

А значит, «ирреализации».

Ибо как раз реальность, действительность, предметность и составляют человечное для человека. Отказ от одного ведет к другому и наоборот.

И если далее Ортега говорит о разных формах преодоления художником действительности, «бегства из ее засад», отказа от нее — о деформации, особой, надреальной (сюрреалистской?) метафоричности, «воле к стилизации», той стилизации, которая «тянет за собой дегуманизацию», — то это у него не искусствоведческий, но философский, культурологический пласт разговора.

Оглядываясь на всю пестроту внешних общественных факторов, породивших новое искусство, и стремясь выявить его характерные черты, нельзя, однако, не задаться вопросом: в чем же состоит его наиболее важное, наиболее общее свойство, его сущность? Ответ на этот вопрос мы находим опять-таки у Н.А. Бердяева. Анализируя такое важное течение модернизма, как широко известный футуризм, русский философ писал: «Когда зашатался в своих основах материальный мир, зашатался и образ человека… Вражда к человеку, к человеческому «я» явственно видна в футуристических манифестах… Футуристы отрицают источник творческого движения — человека». Таким образом, по мнению Бердяева, новое искусство характеризуется прежде всего своим «расчеловечиванием».

Позднее эта же самая мысль нашла развернутое обоснование у X. Ортеги-и-Гассета. Вслед за Н.А. Бердяевым испанский философ утверждал: «Новые художники наложили табу на любые попытки привить искусству «человеческое»… Личность, будучи самым человеческим, отвергается новым искусством решительнее всего. Это особенно ясно на примере музыки и поэзии… Со всех сторон мы приходим к одному и тому же — бегству от человека» [5, 125].

Следующая статья

Учение о дегуманизации искусства Хосе Ортеги-и Гассета (5 часть)

Предыдущая статья

Социологический эффект современного искусства в том, что оно разделяет общество на два антагонистических стана: на тех, кто понимает и тех, кто не способен его понять. Новое искусство уже самим фактом существования заставляет среднего гражданина осознать себя тем, кем он и является, — простым едоком хлеба, слепым и глухим к чистой красоте, неспособным воспринять таинство нового искусства. Музыка Стравинского, драмы Пиранделло вынудили массы осознать себя тем, кем они являются, — лишь «народом», «косной материей» в структуре общества, инертной массой, которую сформировал ход исторического процесса, второразрядным фактором в космосе духовной жизни.

Не следует под словом «массы» понимать, исключительно, или, прежде всего «рабочие массы». Массы — это средние люди, «добрый буржуа», претендующие на то, чтобы представлять все общество. Но то, что было только количеством, приобретает значение качества, общим качеством становится общественное «никакое», «бескачественное».

Такая масса, согласно Ортеге, была в истории всегда, во все эпохи. И ее роль возрастала к концу «круга» любой цивилизации. Так рухнула Римская империя. В XVIII веке массы уже «узнали», что имеют право на власть, но их еще удерживала сила «престижа и магического авторитета»; в XIX веке — до периода, как мы бы сказали, перерастания капитализма в империализм, — была «либеральная демократия», «старая демократия», с определенным порядком, обеспечивающим и право и дисциплину личности: «Для нынешнего времени характерно, что посредственность и банальность, зная о своей посредственности и банальности, имеют наглость требовать себе права быть посредственностью и банальностью и навязывать эти черты другим».

Так возникает — с начала XX века — во всех «не элитарных» слоях, но даже и в них, хотя главным образом в средних слоях, массовый человек. Он, в общем-то, дитя XIX века, который возбудил его аппетиты и подготовил средства эти аппетиты удовлетворить en masse. Два фундаментальных признака выделяет Ортега в психологической диаграмме массового человека — свободная экспансия житейских желаний и потребностей, особенно в интересах себя самого, и отсутствие чувства благодарности к тем, кто сделал такую жизнь возможной. Оба эти признака относятся к психологии распущенного ребенка. Поэтому именно через эту призму автор рассматривает психологию современных масс. «Новый плебс, наследник достояния длительного и замечательного прошлого — замечательного по взгляду на вдохновение и труд, — и является в современном мире воплощением распущенности».

Следующая статья